Все это мне отчаянно не понравилось. По всему выходило, что Дмитрий интересовал ее постольку, поскольку являлся царем, и сейчас она попросту демонстрирует окружающим свое горе. Если же и имелась в ее плаче некая доля искренности, то не по нему, а по своим несбывшимся надеждам, погибшим вместе с ним.

Стало жаль парня, столь неудачно женившегося, и чуточку обидно за него. Пускай государь не красавец, но и далеко не Квазимодо. Подумаешь, пара бородавок на лице и одна рука короче другой. Зато весел, щедр, удал, да и силенкой господь не обидел. Помнится, во время охоты в Костроме он самолично хаживал с рогатиной на медведя. Такому пускай и не любая, но многие на шею кинутся, а эта…

И главное, было бы чем кичиться!

Происхождением? Но она хоть и шляхтянка, однако не из больно-то знатного или, тем паче, древнего рода. Ни с Сапегами, ни с Радзивиллами Мнишков не сравнить. Да и с Вишневецкими тоже, а про Острожских вовсе умалчиваю. Словом, третий сорт не брак.

Внешностью? Увы, и с этим у мамзели изрядные проблемы. Не станем касаться фигуры – возможно, тощие и корявые, полтора метра с кепкой, в Польше как раз в моде, и вообще дело вкуса, но лицо… Один острый носик чего стоит, придающий хищное выражение всему лицу. А вместо рта узкая прорезь, ибо мало того что у нее тонкие губы, но вдобавок она имеет привычку частенько недовольно их поджимать, и тогда они вообще выглядят как две ниточки-черточки. И волосы – с роскошной косой моей Ксюши никакого сравнения. Словом, далеко не Мисс Речь Посполитая и даже не Мисс Самбор – скорее всего, и в этом убогом городишке найдутся особы посимпатичнее, пускай и из обслуги.

Нет, польстил ей Пушкин в своей трагедии «Борис Годунов», явно польстил. С чем он там сравнил ее устами какого-то из польских кавалеров? Кажется, с мраморной нимфой. А по мне, девушка с веслом выглядит куда соблазнительнее. Да и с глазами Александр Сергеевич изрядно напутал. Не сказал бы я, что они «без жизни». Скорее наоборот, там-то она как раз и играет, струится, можно сказать, бьет ключом.

Впрочем, и классики могут ошибаться. Но в одном наш гений оказался прав на сто процентов: свою руку она не отдала – продала Дмитрию за русскую корону, притом нахально посчитав, что заплатила достойную цену.

От ее крика Федор вздрогнул и растерянно поднял голову, уставившись на Марину. Увидев же меня, он вскочил с колен и порывисто метнулся, припав мне на грудь.

– Вот и закатилось наше красное солнышко, – всхлипывая, прошептал он, и слезы полились по его щекам с удвоенной скоростью.

Даже странно, откуда столько безутешной скорби от кончины Дмитрия. Если вдуматься, то погиб конкурент в борьбе за власть, а он… И ведь видно, что в отличие от Марины не играет, переживает искренне и всерьез. Но потом я вспомнил, что в целом Дмитрий был весьма ласков к своему наследнику, а синяки и шишки доставались преимущественно моей голове. Годунову же перепало всего разок, когда его хотели удавить, да и то позже оно оказалось вроде бы как боярской инициативой, о которой «красное солнышко» ни сном ни духом.

В проявлении внешних эмоций Марина не отставала от царевича и даже опережала его. Причитать, как русские бабы, полячки не умеют, зато вскрикивала и рыдала она весьма громко.

– Плачь, милая, плачь, – ласково прошептал Федор, оторвавшийся от моей груди и направившийся обратно к усопшему. – Все полегче будет. – Он жалостливо вздохнул и вновь опустился на колени перед телом Дмитрия.

Признаться, было не по себе. Со всех сторон доносятся рыдания или как минимум всхлипывания – вон и на глазах моих гвардейцев слезы, а на меня накатило какое-то равнодушие. Ну вообще ничего не шевелится в душе. Скорее напротив – какое-то облегчение, только непонятно, от чего именно в первую очередь. То ли потому, что теперь не понадобится делать тяжкий выбор, решая, протягивать ему руку помощи или нет, – судьба сама сделала его за меня, то ли оттого, что наконец-то все закончилось. Разумеется, остаются всякие там Марины и Опекунские советы (да и то насчет последнего не факт), но мне это казалось легкорешаемыми проблемками, не более. Понятно, что спокойной жизни не предвидится – дел на Руси хоть отбавляй, и крутиться придется как белке в колесе, но зато без неожиданных срочных вводных. Можно спокойно планировать работу на недели, месяцы, а то и годы вперед.

Однако все равно стало стыдно. Я низко опустил голову, сетуя на собственную бесчувственность. Впору поступить как мужики в пушкинском «Борисе Годунове». Нет, тереть луковицей под глазами перебор, и украдкой смачивать их слюной ни к чему, но пару раз провел по ним рукавом кафтана – пусть думают, что утираю выступившие слезы.

Так прошло полчаса, не меньше. Кажется, приличия соблюдены, и даже с перебором. Правда, Годунов продолжал рыдать, да и Марина тоже. Деваться некуда, придется отвлечь царевича. Склонившись над Федором, я шепотом напомнил, что для скорби еще будет время, целый вечер и ночь, да не одна, а сейчас надо бы пойти со мной и до выхода на Пожар вникнуть в неотложные дела, намеченные мною на сегодня.

– Чего? – непонимающе откликнулся он.

Я терпеливо повторил.

– Да какие нынче дела, когда такое горе?! – возмутился он.

– Народ осаждает дворы, где разместили ляхов, – пояснил я. – Стрельцы посланы, но для окончательного успокоения людей я распорядился сообщать всем, чтоб они после обедни собрались на Пожаре. Мол, там ты всем и расскажешь как и что, а заодно выведешь к людям истинных изменников и убийц.

Годунов горестно кивнул и ласково провел пальцами по рукам Дмитрия, сложенным на груди, но подниматься с колен не спешил. И только теперь я заметил, что Марина притихла, перестав рыдать. Точнее, притихла она чуть раньше, едва я начал говорить. Не иначе как прислушивалась. Мою догадку подтвердили ее слова:

– Светлейший князь верно сказывает. Царственная кровь жаждет отмщения. Это мне, слабой женщине, дозволительно предаваться безутешному горю, да и то я в отсутствие твоего высочества вынуждена была отдать некоторые распоряжения твоему воеводе и князю.

Федор скорбно вздохнул, всхлипнул напоследок и наконец-то поднялся.

«Ишь ты, высочеством назвала, – мысленно отметил я. – Помнится, так принято обращаться к наследникам престола, а не к государям. А она у нас, стало быть, величество. Да уж, как пить дать намучаемся мы с этой дамочкой, ох намучаемся. Если она даже сейчас, у тела своего убиенного мужа, не столько скорбит по нему, сколько думает и гадает, как удержаться у власти, то чего от нее ждать дальше?»

Но я отогнал эту мысль. Пока о Марине лучше не думать вовсе. Вот когда прояснится ситуация с ее беременностью, тогда и поглядим. К тому же в любом случае решительные шаги она предпримет не раньше чем через пару дней или через неделю, и не стоит забивать себе голову раньше времени.

Однако сегодня явно был не мой день, и я вновь, в очередной раз, не помню, который по счету, ошибся в расчетах, ибо действовать она начала куда раньше…

Мы с Годуновым только-только вышли из Запасного дворца, куда я его затащил потрапезничать на скорую руку – все-таки время обеденное, дело впереди серьезное, и надо подзаправиться. Попутно рассказал, что произошло утром, и обрисовал дальнейший план наших действий. Мол, вначале выйдем на Царское место мы трое – я, он и патриарх Игнатий. Игнатию поручим выступить первым. Пускай рассказ о случившемся прозвучит из уст главы русской церкви и опять же лица нейтрального. Я, как свидетель ранения и гибели государя, подключусь по мере необходимости, если понадобится что-то подтвердить. Но о предсмертном завещании Дмитрия умолчим. Ведь пока неизвестно, беременна ли Марина, а если нет, то и Опекунский совет не понадобится.

Ну а в заключение толкнет речь сам Годунов. И начинать ее лучше всего с покаяния – здешнему народу, как я давно заметил, это нравится. Мол, простите, люди добрые, не поспел вовремя, дабы уберечь наше красное солнышко. Кабы ведал, что такая беда ему грозит, денно и нощно коней бы от самой Ливонии гнал, в столицу торопясь, но… Далее по взмаху его руки мои гвардейцы вынесут тело государя.